Сочинения. Письма - Страница 132

132

Он шел все дальше и дальше на север, чего-то напряженно и жадно ища.

Вернулся Бархатов из своей последней разведки как будто успокоенным и просветленным.

— Теперь я могу, — говорил он, — одним словом осчастливить Россию.

У него появилось много странностей. Страшно было смотреть, как медленно слабело и вяло его исполинское богатырское тело. Он умер согбенным, седым от тоски маньяком, и последним его словом, которое он произнес, судорожно приподнявшись над кроватью, было — золото…

…Дремучие тропы, проложенные некогда к Бому, заглохли и заросли. Обрушились на его берегах непрочные приискательские землянки.

…О великом открывателе Бархатове остались только легенды.

* * *

Олений поезд сменил собачий. Мы взрезали якутскими ножами застывшие банки консервов и разогревали их над костром.

Кожа на деснах почернела от частого употребления спирта и слазила тонкими скатывающимися лоскутками.

Всё чаще и чаще приходилось ночевать под открытым небом. Мы залезали в оленьи мешки и, охваченные терпким густым сном, громко бредили.

Утром, когда неосторожно высунешься из мешка — мороз обжигает лицо, как выплеснутый из ушата кипяток.

Упряжные собаки похожи на волков. Ночью у них глаза горят неприятным холодным светом. Иногда они отвечают на вой своих свободных родичей.

Яблоновый хребет становится ближе. Он бесстрастно вздымается зубчатой, волшебной стеной, уверенный в своей недосягаемости.

Но ничего! Легенды покоряются. Вперед!

1

Техник щурил добрые близорукие глаза и раскладывал на заиндевевшей оленьей шкуре приборы. Он стряхнул в руку блестящую тонкую льдину с пенсне и громко выругался:

— Возмутительно! Ободок жжет переносицу! Представьте, такое ощущение, будто кто вонзает вам в голову иглу.

В самом деле, металлическая зацепка пенсне раскалилась под дыханием мороза. Термометр уныло остановился на 50º.

Техник со злобой посмотрел на безукоризненно чистое, пустынное небо и погрозил кулаком:

— Черт возьми, какое похвальное бесстрастие!.. Помните? — он несколько смягчил тон. — Как это у Сельвинского:

А там, в Голландьи, север голубой.

Впрочем, какая тут к черту Голландия! Голландии, как же, держи карман шире! Там и домики, и фру Норвельде, и масляное море. А здесь — жуть. Мне холодно — слышите вы? Мне холодно, черт возьми!

И техник начал исполнять на снегу фантастический танец, смешно размахивая руками и приговаривая при каждом прыжке:

— Движения, как можно больше движения!

Собаки зевали, показывая яркие, сочные языки, и тихо шевелили снежный пух пышными хвостами.

Подошел «вожак» Брутцкий. Он тяжело колыхнул заледеневшим комком своей бороды:

— Што, мороза берет?

— Берет, берет! — не переставая на ходу плясать, крикнул техник.

Брутцкий убежденно кивнул головой:

— Он возьмет. — И пошел вслед за описывавшим невероятные круги техником.

— Так как же, Михайло Григорьич? Шурф начинать будем?

— Будем, будем, милый. В том месте, где я вам указал.

— Возле сосенки, стало быть?

— У сосенки, — дробно выбивал чечетку техник.

— Не выйдет там ничего, Михайло Григорьич. Только занапрасно людей морить.

Техник остановился и подскочил к Брутцкому:

— Как, братец ты мой, не выйдет? Вы у меня уж, пожалуйста, того, без этаких аксиом. Н-да! Не выйдет? А съемка сделана? Сделана. Все признаки налицо? Налицо. Тут, брат, научное обоснование, а ты — «не выйдет». Почему не выйдет? Нет, ты скажи, почему не выйдет?

Брутцкий хмуро повернул голову:

— Камень не тот.

Техник печально засмеялся:

— Камень, кварцевая порода… и без возражений! На том месте, где я указал, на том месте…

2

Огонь лизал мерзлую землю. Возле глубокой ямы шурфа рос черный валун выброшенной почвы. Вслед за огнем шла артель рабочих, кирками и лопатами отвоевывая у вечной мерзлоты вершок за вершком грунта. С лотков брали пробы.

Золото первым обнаружил приискатель Катовщиков. Оно вздрогнуло на дне его лотка тусклым желтоватым светом.

— Золото!

Техник просветлел от удовольствия:

— Что, видали? Видал, Брутцкий? Нет, братец, признайся, великая вещь наука. Верно? А ты — «камень»!

…Порода оказалась довольно богатой золотом, но Брутцкий оставался явно недовольным результатами:

— Для здешних краев, можно сказать, ничтожное золото… А вот я заприметил, Михайло Григорьич, другое место. То будет почище, пожалуй.

Брутцкий повел техника показывать облюбованную площадь. Когда вернулись, техник пожимал плечами:

— Как хотите, не могу, не могу! Самое обыкновенное место… Уклон… И всего скорее пустота!

— Нет, уж поверьте моему слову, — вмешался Катовщиков, — сделайте шурф. У Брутцкого насчет этого талант есть. Сквозь землю видит.

Старые лохматые приискатели бросились уговаривать техника скопом. Тот не выдержал и махнул рукой:

— Давайте, не возражаю!

Задымился второй шурф. Застучали лопаты. И когда дошли до породы, сразу в нескольких лотках весело заблестели золотые песчинки.

— Очень рад, очень рад, коллега, — тряс техник крючковатую руку Брутцкого. — Не ожидал.

Приискатели запели песню.

3

Мы оставили за собой два темных пятна шурфов и двинулись дальше по руслу Норы. На вторые сутки совершенно неожиданно наткнулись на якутское селение. Нас вышли встречать женщины и дети. На вопрос, почему на стойбе нет мужчин, нам ответили, что все охотники ушли по следам тигра. Обнаглевший хищник освежевал оленя и ушел в сопки.

132